[LV-yaoi]

 Iambang, это тебе подарок. Я его выкладываю...


Название: Красиво.
Автор: Лёля _(ЗаэлькО)_ Веточкина
Бета: Word
Фендом: Bleach
Рейтинг: недоNC, переR.
Пейринг: Юмичика/Заэль
Размер: мини


На стенах полутемной комнаты судорожно мечутся красные тени, под потолком противно завывает сирена. Несколько мониторов мигают, почти ото всех валит дым, слышен запах горелых проводов. Экраны уцелевших компьютеров красочно описывают неутешительную картину происходящего.
- Заэль. Каково состояние щита? – из динамика донесся спокойный голос Айзена.
- Тридцать пять процентов! Тридцать четыре! – Октава мечется по лаборатории, пытаясь привести отключившиеся приборы в рабочее состояние; и без того срывающийся в истерику голос плохо слышен среди какофонии звуковых сигналов.
- Сколько еще он продержится?
- Основной генератор отключился! Десять минут… Может быть пятнадцать!
На экране Соуске видит, как Заэль бросается к панели на стене, судорожно дергает тумблеры. Обычно спокойная рейяцу полыхает как у припадочного. Чертыхнувшись, Грантц откинул со лба растрепавшиеся волосы, протирает запотевшие очки. Заслышав очередной предупреждающий писк одного из компьютеров, бросается туда, на ходу пытаясь выдернуть из розетки провод. Не успевает. Раздается взрыв, изображение меркнет и с шипением исчезает. Остался только звук.
- Заэль?
В голосе Айзена нет беспокойства, почти никакого. Эспада уже далеко, Грантца можно было давно бросить. Но жаль покидать насиженное место, жаль оставлять результаты его исследований. Соуске был почти уверен, что он справится. Он и так держался дольше, чем от него ждали.
- Айзен-сама! – сквозь грохот и мешанину электронного писка пробился голос Октавы – Два резервных генератора из трех отключены! Щит продержится не больше ста шестидесяти секунд!
Голос дрожит, но все равно звучит уверенно. Ни Заэль, ни Айзен не пытались ввести друг друга в заблуждение. Грантцу изначально была предусмотрена смерть в этой схватке, так зачем показательные истерики и попытки что-то изменить? Против толпы синигами в одиночку выстоял бы разве что сам владыка, и Заэль это знал. Но и сдаваться без боя не собирался.
- Ты хорошо поработал, Заэль. Я очень признателен тебе.
Только благодаря нему, Эспада смогла уйти, забрав с собой и Хогиоку. Пока Октава увлеченно играл с синигами в «догони меня пустой, зашиби меня дзанпакто», немыслимым образом поддерживая работу всех систем безопасности, остальные арранкары спокойно ушли в сонидо.
- Ну что вы, Владыка, не… – окончание фразы потонуло в истошном верещании сирены и грохоте взрыва. Через секунду из динамика донесся серый шум.
Поморщившись, Айзен выключил громкоговоритель. Комната потонула в тягостном молчании. Не то чтобы Заэля кто-то особенно любил… Но, все же, он был одним из них.
- Что ж… Все свободны. Место восьмого останется свободным, пока я не подберу подходящую кандидатуру.
Нет, не надежда на то, что бывший Октава выжил. Просто желание посмотреть, как сама Эспада решит этот вопрос. Так было всегда – слабые отсеивались, сильные получали вожделенный номер. Пара-другая смертей здесь не в новинку. Соуске же позволял себе немного развлечься, глядя, как его арранкары будут искать любую возможность подставить, убить, опустить соперника. Это длилось постоянно, но сейчас, когда освободилась восьмерка, когда шансов стало еще больше – ведь кто-то обязательно должен занять место Грантца…

Заэль же, тем временем, все еще был жив. Взрыв почти уничтожил остатки лаборатории, но ее создатель все еще не сдавался. Да, его уже списали со счетов, но об этом не знает противник. Синигами даже не догадываются, что щиту осталось держаться не больше минуты. Не зря же он позволил им разнести все западное крыло, умело маскируя его под участок пустыни. Пусть думают, что их атаки не приносят никакого вреда.
- Поврежден третий резервный генератор. Уровень энергии: пятнадцать процентов. Уровень концентрации щита: пять процентов – бесцветный женский голос системы оповещения показался неуместным в хаосе комнаты.
- Сосредоточить щит над лабораторией! Включить систему избирательной защиты!
- Автоматический режим избирательной защиты недоступен.
- Включить ручной режим!
Заэль бросился к компьютеру, ловкие пальцы вычерчивали на сенсорном экране места активации щита. Такой скорости позавидовал бы любой геймер. Это и была игра, не более – смысла защищаться дальше не было, тот же электронный голос монотонно отсчитывал секунды работы щита, последние секунды жизни Октавы. Но проклятый инстинкт самосохранения не давал спокойно ждать смерти, достаточно было вспомнить лицо капитана двенадцатого отряда, когда тому разрешили забрать все разработки, и самого Заэля в придачу.
«Не на того напали… – свободной рукой Грантц принялся вслепую выбивать на клавиатуре давно заученную комбинацию – Здесь ничего не останется. Даже остатки рейяцу эта бомба сметет…».
- Уровень энергии третьего резервного генератора нулевой. Силовой щит уничтожен.
Здание содрогнулось до основания. То, что еще не было каким-то чудом разбито или сломано – попадало и разлетелось осколками по полу комнаты. Самого Октаву отбросило от стола, вылетевший у него из рук меч упал где-то около дальней стены. Ножки стола, не выдержав, подломились, сбрасывая на пол ворох бумаги и проводов. Последнее, что Заэль услышал, был звон разбитого стекла, шипение горящего пластика, и все тот же бесстрастный голос, произнесший: «самоуничтожение прервано». После этого раздался еще один взрыв, и наружная стена обвалилась, погребая его под обломками.

Заэль-Аполло Грантц открыл глаза. Пальцы намертво вцепились в край узкой замызганной койки. Этот сон снился ему каждую ночь. Странно. Раньше ему никогда не снились сны. Не то, что сейчас. Сейчас ему стоило думать о своих ежедневных обязанностях - несколько часов горячечного бреда, металлический осадок на сгибе локтя, огонь наркотика в венах и стертые ремнями запястья. И смех, безумный смех капитана Маюри. И его собственный - хриплый из-за сорванных связок, едва слышный, только кривятся в усмешке обескровленные укусами губы, только запрокидывается до хруста позвонков голова, разбрасывая по стерильному столу влажные от пота спутанные волосы.
- Тебе не больно, Грантц?
- Нормально.
Ничего не значащие слова. Лишь подтверждение того, что игрушка еще жива, что это разум и чувства, а не агония, заставляют худое тело выгибаться на столе. Только разум сейчас спит. Он устал. Остались только животные инстинкты. Это они заставляют его раз за разом шумно выдыхать, когда игла проникает под кожу. А еще плакать. У него из глаз текут слезы. Слезы - всего лишь глупая реакция организма на боль. Боль? Что такое боль? Несколько раз переломанные кости? Наполненный воздухом шприц, проникающий в вену? Пальцы Маюри, раздвигающие внутренности в хирургически точном разрезе? Да, капитан, у меня тоже есть сердце. Оно стучит. Тук-тук. Оно не перестанет биться, пока вы не позволите ему. Ах, ну зачем же так сильно? Это больно... Боль? Что такое боль?
Боль - это естественная проходящая реакция организма на внешние или внутренние раздражители. Проходящая. Только эта боль не проходит с ядом наркотиков, разгоняемым по телу, нет, лишь притупляется, чтобы вернуться ночью какофонией звуков из прошлого - эхом шагов в бесконечных коридорах, перезвоном мечей, завыванием ветра в пустыне. А еще он начал слышать голоса. Владыки, фрассьонов, брата, других членов Эспады... Они говорят с ним, но он не может разобрать ни слова. Пытается, но слышит лишь смех. А потом наступает утро и все повторяется. Белые стены лаборатории, холодное железо стола и капельница, разгоняющая новый раствор по всему организму, до последнего капилляра. Так будет каждый день.
- Тебе больно, Грантц?
- Нормально.
Но не сегодня. Сегодня все будет иначе. Такой день бывает только один раз в неделю. А может реже. Заэль не знает. Знает только то, что с утра его разбудит не бесцветный голос того гомункула, которого Куротсучи зовет своей дочерью, а ласковые руки, мягко поглаживающие сведенные судорогой пальцы. Зачем он приходит, этот парнишка из одиннадцатого, пятый офицер? Заэль не знает. Он не знает, зачем эти руки теплой водой смывают запах медицинского спирта и крови с его волос, зачем осторожно стирают влагу полотенцем, боясь потревожить недавние шрамы. Он не знает, зачем они аккуратно расчесывают спутанные пряди, чтобы потом, часами перебирая их, пьянеть от льющегося сквозь пальцы розового шелка. Заэль не знает.
И не пытается узнать. Это слишком сложно для понимания. Ведь он мог бы умереть. Одна мысль - и разлетится осколками вшитая у сердца ампула с токсинами. Но нет. Он будет успокаивать кричащий в агонии разум тем, что Маюри давным-давно уничтожил ампулу, хотя найти спрятанную внутри артерии колбу - невозможно. Заэль никогда не признается, ни себе, ни ему, что живет ради прикосновений этих рук.
Не скажет. Только улыбнется, прищурив глаза и скажет, приторно-сладко растягивая гласные, что сошел с ума. Сошел с ума и умер, умер окончательно, первый раз ощутив на лице легкую щекотку от прикосновений перышек на лице, чужие губы на своих губах. Душно, жарко, влажно. До потери сознания, до инстинктивного желания оттолкнуть и дышать, глотать обжигающий воздух. Но он не вырывается, только отстраняется на секунду, шумно вдыхая, а потом сам тянется к Юмичике, щуря глаза, чтобы не задеть перышки. Он чувствует себя фетишистом, раз за разом ловя их губами. А потом - шея, волосы, скулы. И грудь - Заэлю нравится ощущать чужую теплую кожу. Потом ключицы, опять шея, лицо. Юмичика морщится, но терпит, когда пальцы проводят вдоль пера на верхнем веке, гладят ресницы. Узкие, тонкие. Заэлю они нравятся, эти перья. Он любит красивое. А Юмичика красивый. У него красивые руки - изящные, ухоженные. Они хорошо смотрятся на талии Заэля. Да, там им самое место. Ощупывать недавно сломанные ребра, гладить сетку белесых шрамов. Заэлю больно ощущать прикосновения там. Но ему нравится. Это хорошая боль. Мазохизм и фетиш - почему бы и нет? Он же сумасшедший, да? И снова сходит с ума, снова и снова, стоит только губам Юмичики мягко прижаться к его коже - на шее, прямо над сонной артерией. Или здесь - на внутренней стороне запястья, там, где бьется пульс. А бьется он быстро-быстро, зашкаливает. Был бы человеком - умер бы, наверное. Но не умрет. Только запрокинет голову, чуть слышно простонав его имя, когда синигами подастся ближе, прижмется всем телом, проникая как можно глубже, только сожмет пальцы на плечах, сильно, до синяков. Больно. Но Юмичика тоже не против. Он любит смотреть, как разольются малиновым соком розовые волосы, как дрогнут блестящие капли в уголках зажмуренных глаз, как скользнет по пересохшим губам влажный язык. Это красиво. А Юмичика тоже красивое любит...