Скромный вклад в вышеупомянутое хорошее
Россия/Пруссия, Новый год. И да, они помнят про русские традиции, оливье и мандарины. Считайте, что это сиквел.
Ткни в меня!
Новый год – время совершенно особенное, многоликое. Для кого-то это – волшебная пора магии и чудес, исполнения желаний и самых сокровенных фантазий. Для других Новый год – семейный праздник, повод собраться всем вместе под одной крышей, посидеть и поговорить, обсудить последние новости, на год вперед наесться вечными, неистребимыми блюдами: оливье, селедкой под шубой, холодцом… А еще кто-то считает Новый год просто поводом отдохнуть, расслабиться, завалиться в клуб и там до рассвета гулять, захлебываясь различными видами спиртного.
Иван Брагинский, как нормальный русский человек, старался все эти способы проведения Нового года совмещать, например, отличным вариантом, на его взгляд, было устроить пафосный ужин, на который пригласить кучу друзей, в стриптиз-баре.
Но увы, в этом году ни одной из нежно любимых, взлелеянных идей сбыться было не суждено – праздник Брагинский намеревался провести в постели. Это, конечно, тоже была весьма интересная затея, входящая если не в тройку, то в пятерку лидеров, но при одном условии – что в этой постели, кроме Брагинского, будет лежать еще чье-то теплое тело, желательно, с большой грудью. В ночь же с тридцать первого на первое единственной женщиной, чье присутствие рядом с Иваном было легализовано бдительной Натальей, являлась грелка. Еще под одеяло был допущен градусник, теплый шарф и пара шерстяных носков с дракончиками – в честь символа года.
Всю осень и даже зиму проходивший без единого намека на насморк, в канун праздника Брагинский умудрился свалиться с простудой.
- Дверь я, уж извини, закрою, – подозрительно довольная Наташа с широкой улыбкой размешивала что-то в персональной чашке Ивана, – а то с тебя станется пойти гулять, а при простуде нужен постельный режим. Пульт от телевизора – вот, но кабельное уже отключили. Остались НТВ, Россия и Первый Канал. Вот это, – нежная женская ручка поставила перед Брагинским на тумбочку кружку, – чтобы выпил. Я знаю, что ты не любишь пить лекарства, поэтому я все намешала в одну порцию. Здесь «Колдрекс», ложка «Кодилака», «АЦЦ» , кое-какие травки и настойка девясила. Запей этим вот эту капсулу и потом пососи таблетку «Лизобакта». Ах да, чуть не забыла. Открой рот.
Воспользовавшись детской наивностью Ивана, которая позволяла ему до сих пор верить, что после произнесения этой фразы ему дадут чего-нибудь вкусненького, девушка прыснула ему на воспаленные гланды антисептик.
- Умница, – Наталья с материнской нежностью разглядывала схватившегося за горло Брагинского, – ну, все, я пошла. И помни, – изящные пальцы с острыми коготками впились в складки шарфа, – если ты это выльешь – я узнаю. С наступающим!
Грохотнула, закрываясь, тяжелая дверь, щелкнул замок; Иван Брагинский с ужасом смотрел на стоящую перед ним кружку с отравой.
- Ну, не так все и страшно, – протянул Брагинский, осторожно принюхиваясь к содержимому кружки, – и травить меня Наташа бы не стала, – чуть менее уверенно добавил он сам себе, – И даже если, то… Ай!
Иван подскочил на кровати, нечаянно пнув ногой тумбочку; кружка, так и не взятая в руки (что и спасло ее от гибели) подпрыгнула, но не упала. Причиной им хаотичным действиям стал ударившийся в окно над кроватью Брагинского увесистый снежок.
«Польша, что ли, издевается?» - подумалось ему, после чего в окно снова неделикатно постучали путем запуска очередного снаряда.
На четвереньках подобравшись к окну, Иван осторожно выглянул наружу – не хватало еще, чтобы бдительная сестрица увидела, что он не в кровати. Внизу, по колено в сугробе, воодушевленно вытаптывая покоившуюся под снегом нежно лелеемую цветочную клумбу, обретался Гилберт Байльшмидт.
- Эй, Брагинский! – увидев выражение паники на лице русского, Гилберт понизил голос, – Ты чего там делаешь, притом трезвый?
Помедлив секунду, Иван распахнул неосмотрительно оставленное незапертым окно:
- Меня Наташа не выпускает.
- С какого... Кхм, почему?
Фыркнув, Брагинский кашлянул и мученически закатил глаза:
- Она считает, что я болею.
- А ты не болеешь? – склонил голову на бок прусс.
- А я не болею.
- В прошлый раз твое «не болею» переросло в гайморит.
- И ты туда же! – взвыл несчастный не-больной.
- Я не туда же, я оттуда же.
Иван на секунду задумался:
- Слушай, а ты-то сам что тут забыл?
- Я? – Гилберт запустил руку в волосы. Брагинскому показалось, или щеки прусса залил румянец? – Я решил…
- Подожди-подожди, – перебил его Иван, – Ты что, ко мне пришел?
Байльшмидт тихо выругался сквозь зубы. И черт его дернул вообще сюда заявиться? Сидел бы себе спокойно дома, пил глинтвейн и смотрел телевизор. Кино какое-нибудь. Немецкое.
- А, к черту, – решился, наконец, он, – отойди от окна, страдалец.
Совершенно машинально Иван перекатился на другой конец кровати. В окно влетел, сбив-таки на пол несчастную кружку, моток альпинистского троса фирмы «Альпийский восход – все для экстремального туризма: одежда, обувь, снаряжение, гробы».
- Это зачем? – Брагинский уставился на веревку так, будто она могла его укусить.
- Догадайся, – прошипел снизу Гилберт, – и привяжи ее покрепче. Готово?
- Готово, – отозвался Иван, на всякий случай придерживая изголовье кровати, вокруг которого обмотал трос.
Пробормотав себе под нос что-то похожее на «ну, все, крыша, би-би», Байльшмидт настороженно оглянулся и, подергав, взялся руками за канат. Если бы не загодя выпитая рюмка шнапса, он бы ни за что не пошел бы в гости к русскому. Сам. Без приглашения. Через окно.
- Ты там как? – Иван шмыгнул носом, перегнувшись через подоконник.
- А сам не видишь? – прохрипел в ответ прусс, – руку дай!
Гилберт ухватился за протянутую Брагинским конечность, переползая через уставленный цветными горшками (и это зимой!) подоконник – о существовании многолетних и однолетних цветов, а также тех, которые и цветут-то только зимой, Байльшмидт не имел ни малейшего понятия, вследствие чего обилие растительности на чужих подоконниках считал дополнительным доказательством психической невменяемости одного конкретно взятого индивида.
- Осторожно, не урони гусманию! – забыв о конспирации, громко воскликнул русский.
Гилберт, помянув всех известных ему святых в несколько нетрадиционном контексте, дернулся вперед, уходя от столкновения с неизвестным растением, зацепился за него ногой и с грохотом обвалился на кровать.
- Не ушибся? – на фоне потолка возникла по самый нос укутанная шарфом физиономия Брагинского.
- Твою… Ich werde nie für die Menschen Gutes tun.
- Чего?
- Отвали, говорю, – Гилберт сел, стягивая с ног заляпанные снегом ботинки, – Эта ваша погода – кошмар какой-то! Как вы тут живете?
- Нормально живем, – Иван высморкался в платок, – даже весело. Зимой, вообще-то, даже лучше, чем летом. Летом жарко. А пойдем, – глаза русского засияли кремлевскими звездами, – пойдем играть в снежки!
- Э, нет, – остудил его пыл Байльшмидт, – у тебя сопли в три ручья и, похоже, температура.
Гилберт наклонился, прикасаясь губами ко лбу Ивана. Да, похоже, и правда температура. Он отстранился, намереваясь сообщить Брагинскому, что тот идиот, раз умудрился простудиться в канун праздника, но замер, глядя на покрасневшие щеки и уши русского.
- Так, а ну-ка, марш в постель. Уже надуло из окна.
Байльшмидт захлопнул окно, предварительно втянув внутрь веревку – не хватало еще, чтобы Арловская заметила; смотанное орудие преступления он засунул под кровать. Брагинский тем временем заполз в кровать, до самого подбородка укрывшись одеялом – почему-то стало очень холодно.
- Градусник есть? – Гилберт присел на край кровати.
- Не-а, – не краснея, соврал Иван. Градусник был. Где-то.
- Вот и что с тобой делать, – Байльшмидт снова прикоснулся ко лбу русского, на этот раз тыльной стороной ладони, – Так, резюме – из кровати ни ногой, окно не открывать, таблетки есть.
- А ты что, уже уходишь? – вскинулся Брагинский.
- А у меня есть альтернатива?
Брови прусса быстро ползли вверх, пока Иван извлекал из-под кровати все ингредиенты для новогоднего набора «Пьяный русский»: контейнер с оливье, сетку мандаринов, какие-то печенюшки и бутылку с печально известной Гилберту этикеткой «Водка Русский Стандарт».
- И твоя дражайшая сестрица этого не заметила? Как?!
Брагинский пожал плечами:
- Ловкость рук.
До нового года оставалось около пятнадцати минут – точнее сказать было нельзя, так как на часах висела, покачиваясь в такт праздничному концерту на Первом Канале, куртка Гилберта. Сам он обретался на кровати Брагинского и, закинув ноги на подушку, вместе с ним читал политические анекдоты с ноутбука. Включенный на полную громкость телевизор служил отличным фоном, за которым почти не было слышно придушенных смешков и тихого, но отчетливого «Mein Gott!».
- Ну вот, последняя страница, – утирая слезы в уголках глаз почти простонал Иван, – Что еще делать будем?
Гилберт устроил подбородок на скрещенных руках, пролистывая вкладки браузера:
- Сам решай – твой же дом?
- Дом-то мой, – закатил глаза Иван, – но, боюсь, сегодня он против меня.
Байльшмидт протянул руку, столовой ложкой черпая из миски оливье. Прикончить пятилитровое ведерко, как назвал его Брагинский, они не смогли даже вдвоем. А вот мандаринка осталась последняя…
Будто угадав его мысли, Иван выудил ее из сетки и, ногтем подцепив кожицу, начал чистить.
- Будешь?
- Давай.
Отделил от фрукта несколько долек, Брагинский поднес их ко рту Гилберта.
- А в руку не дано?
- Сок течет, – отозвался Иван.
Помедлив, Байльшмидт потянулся вперед, губами подхватывая предложенное лакомство, чуть дольше, чем нужно, прикасаясь к ладони русского.
- Вкусно.
- Ага, – отозвался Брагинский, слизывая с пальцев сладкую жидкость, – еще хочешь?
- Давай, – согласился Гилберт. Крыша окончательно сделала ручкой и укатила в неизвестном направлении. Наверное, к другим сорванным башням. Праздновать.
Расправившись с мандарином и приправив его парой ложек оливье, Гилберт перевернулся на спину и лег. Запах цитрусов и дешевого майонеза, приправленный хвоей, рождал в голове совершенно неожиданные ассоциации. Например, вкус губ Брагинского.
- Где-то это уже было… - задумавшись, Байльшмидт не заметил, что произнес это вслух.
- Что, прости? – Иван улегся на бок, подпирая щеку ладонью.
- Да так, вспомнил. У вас, русских, кажется, есть еще новогодние обычаи, кроме беспробудного пьянства и…
- Просмотра концерта этого трансвестита, – слово в слово повторил Брагинский, указывая на экран телевизора. Там Верка Сердючка фальшиво оглашала всю Россию завываниями о… Не важно, о чем.
Важно, что Брагинский, шепнув «Я думал, ты уже не вспомнишь», перекатился по покрывалу под бок к пруссу, согревая губы дыханием.
- С Новым Годом.
- Ты бы заткнулся, а? Кроме как болтать... Мм, – но Иван уже нашел своему рту альтернативное, куда более приятное применение.